Где заканчивается мировой финансовый кризис?
Сегодня встретил своего давнего знакомого. Разговорились. Конечно же, и о мировом финансовом кризисе, в том числе. Он изрёк фразу, похожую скорее на аффоризм: "Мировой финансовый кризис заканчивается там, где начинается любовь". Интересная фраза. Долго думал над ней. Причём тут любовь, если здесь сплошные законы экономики, одни расчёты и математика? А может и не одна математика, а нечто большее?!
Позвонила мама. Она сказала, что заварила травяной чай, как я и просил.
Приехал домой. Пообедал. Фраза друга не выходила из головы. Почему-то вспомнилась другая фраза - фраза писателя Андрея Платонова из "Чевенгура": "Я отошёл от разнообразия жизни для однообразия задумчивости". Подобные обороты мысли запоминаются надолго - просто ини заставляют думать.
Любовь... Возможно, мой друг имел ввиду ту любовь, которая есть Бог, а не скотская похоть. Возможно, возможно... Стал размышлять дальше на эту тему и вдруг вспомнил работу католического священника Романо Гвардини о конце «нового времени». С ней я познакомился в начале 90-х по совету моего научного руководителя.
В своей работе «Конец нового времени» Р. Гвардини, в частности, замечал, что прежде мир представлялся ограниченной величиной. Однако его экстенсивная конечность уравновешивалась интенсивной бесконечностью – просвечивающим повсюду абсолютным символическим содержанием. Мировое целое имело свой прообраз в Логосе. Каждая его часть воплощала какую-то сторону прообраза. Отдельные символы были соотнесены друг с другом, образуя многочленный иерархический порядок. Ангелы и святые в вечности, светила в мировом пространстве, природные существа и вещи на земле, человек и его внутреннее строение, человеческое общество с различными его слоями и функциями – всё это являло структуру смысловых образов, имевших вечное значение. Такой символический порядок царил и в истории с её различными фазами, от подлинного начала в творении до столь же подлинного конца на Страшном суде. Отдельные акты этой драмы – исторические эпохи – были связаны друг с другом, и внутри эпохи каждое событие имело свой смысл. Мир был устроен иерархично. И вот наступил XX век.
«Теперь же мир, - писал Р. Гвардини, - начинает расширяться, разрывая свои границы. Оказывается, что во все стороны можно двигаться без конца. Определявшая прежний характер жизни и творчества воля к ограничению ослабевает, просыпается новая воля, для которой всякое расширение границ воспринимается как освобождение». Р. Гвардини, в частности, замечает, что при «разрыве границ», обнаруживает себя уходящая во все стороны бесконечная связь: в одном случае она даёт простор и свободу, в другом – лишает человеческое существование объективной точки опоры, при этом, неизбежно возникает в человеческом сознании мотив «смыслоутраты», т.е. утраты любви к Богу и к человеку. На первый план выходит понятие "успех". Один из героев (Тано) известного телесериала 80-х годов "Спрут" с нордическим спокойствием говорил:"Аморальным может быть только лишь одно - отсутствие успеха".
В результате, как пишет Р. Гвардини, успешный в делах человек получает простор для движения, но при этом становится бездомным, как в метафизическом, так и в социально-бытовом смысле. Он также становится бездомным и в общекультурном смысле, а если учесть тот факт, что европейская культура в своей основе является культурой христианской, то можно смело сказать, что бездомность человека «нового времени» - это, прежде всего, его безбожность. В психологии человека "нового времени" происходит ряд антропологических изменений...
Тоска и страх. Эти вечные спутники «бездомности» возникают, как замечал Р. Гвардини в «Конце нового времени», не в последнюю очередь из сознания, что у человека «нового времени» нет больше и, возможно, не будет, ни своего символического места в мире, ни непосредственно надёжного убежища. Тоска и страх – это участь «оставленного», «бездомного» человека, потерявшего всякий смысл своего существования, разумеется, в его ортодоксальном понимании. Но на смену ему приходит другое понимание действительности. Оно базируется на двух ключевых в практическом отношении понятиях - "выживание любой ценой" и "успех - тоже любой ценой". Деньги в этом отношении начинают играть неимоверно важную роль.
«Индивид становится сам себе интересен, - пишет Романо Гвардини,- превращаясь в предмет наблюдения и психологического анализа".
Об этом своём творчестве писал Ф.М.Достоевский.
В «Записках из подполья» Достоевский подвергает человека невероятному психологическому анализу, чтобы решить вечную, «проклятую» проблему о смерти и бессмертии души. Он предполагает, что если из психологического анализа человека следует вывод, что человек полностью смертен, тогда вечная проблема существования Бога должна решаться отрицательно; если же следует вывод, что человек бессмертен, тогда та же проблема должна решаться положительно. В решении поставленной проблемы гениальный аналитик целиком погружается в человека. Он ищет границы его природы, ищет центр и периферию его личности. В загадочной лаборатории своего огненного духа он раскладывает на составляющие элементы всё, что называется человеком, отделяет человеческое от нечеловеческого, детально разбирает самые запутанные комбинации чувств и мыслей, пристально сопровождает своими глазами аналитика тонкие переходы человеческое в нечеловеческое, личное в безличное. Он с поразительной силой описывает ужасные противоположности, которые сражаются в сердце человека – яростном поле боя всех тайн и загадок человеческих. Сам Достоевский находится в центре этого сражения. Он уводит своего героя в подполье, чтобы тот был свободен от вещей при поиске сущности человеческой. И подпольный герой выполняет свою обязанность необычайно смело – упражняется в мышлении, напрягает все свои умственные способности и ищет сущность своей личности в мысли, в сознании. В результате своих поисков он приходит к болезненному заключению, что «всякая первоначальная причина тотчас же тащит за собой другую, ещё первоначальнее, и так далее – в бесконечность». Такова сущность его сознания, но, что всего хуже, «такова именно сущность всякого сознания и мышления». Более того, герой устанавливает для себя: «…Я крепко убеждён, что… всякое сознание – болезнь». Подпольный герой в отчаянии клянётся: «Клянусь вам, господа, что слишком сознавать – это болезнь, настоящая, полная болезнь». Он утверждает, что «вследствие… проклятых законов сознания» человек есть «сознающая мышь». Сознавать – «это первоначальная гадость». И тогда несчастной «сознающей мыши» не остаётся иного выхода, как «с улыбкой напускного презрения… проскользнуть в свою щёлочку». А уж «там, в своём мерзком, вонючем подполье, наша обиженная, прибитая и осмеянная мышь немедленно погружается в холодную, ядовитую и, главное, вековечную злость». Причем на всех и на вся. "Чаю ли мне не попить или миру рухнуть? - задаётся вопросом мышь Достоевского. И отвечает: "Конечно же, чаю попить!" А на остальное подпольной мыши наплевать. Психология современного подпольного человека, обременённого кредитами, к примеру, "Русского стандарта", с одной стороны, и грядущей безроаботицей,- с другой, восходит своими корнями к психологии "подпольного человека" Ф.М.Достоевского.
"Стена, значит, и есть стена..." - признаёт измученная человеко-мышь Достоевского. Но вопиёт: "Господи Боже, да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я не примирюсь с ней потому только, что у меня каменная стена и у меня сил не хватило".
Мои размышления прервал голос мамы: "Иди пить свой кофе". Невольно подумал: "Просто достоевщина какая-то..."
Позвонила мама. Она сказала, что заварила травяной чай, как я и просил.
Приехал домой. Пообедал. Фраза друга не выходила из головы. Почему-то вспомнилась другая фраза - фраза писателя Андрея Платонова из "Чевенгура": "Я отошёл от разнообразия жизни для однообразия задумчивости". Подобные обороты мысли запоминаются надолго - просто ини заставляют думать.
Любовь... Возможно, мой друг имел ввиду ту любовь, которая есть Бог, а не скотская похоть. Возможно, возможно... Стал размышлять дальше на эту тему и вдруг вспомнил работу католического священника Романо Гвардини о конце «нового времени». С ней я познакомился в начале 90-х по совету моего научного руководителя.
В своей работе «Конец нового времени» Р. Гвардини, в частности, замечал, что прежде мир представлялся ограниченной величиной. Однако его экстенсивная конечность уравновешивалась интенсивной бесконечностью – просвечивающим повсюду абсолютным символическим содержанием. Мировое целое имело свой прообраз в Логосе. Каждая его часть воплощала какую-то сторону прообраза. Отдельные символы были соотнесены друг с другом, образуя многочленный иерархический порядок. Ангелы и святые в вечности, светила в мировом пространстве, природные существа и вещи на земле, человек и его внутреннее строение, человеческое общество с различными его слоями и функциями – всё это являло структуру смысловых образов, имевших вечное значение. Такой символический порядок царил и в истории с её различными фазами, от подлинного начала в творении до столь же подлинного конца на Страшном суде. Отдельные акты этой драмы – исторические эпохи – были связаны друг с другом, и внутри эпохи каждое событие имело свой смысл. Мир был устроен иерархично. И вот наступил XX век.
«Теперь же мир, - писал Р. Гвардини, - начинает расширяться, разрывая свои границы. Оказывается, что во все стороны можно двигаться без конца. Определявшая прежний характер жизни и творчества воля к ограничению ослабевает, просыпается новая воля, для которой всякое расширение границ воспринимается как освобождение». Р. Гвардини, в частности, замечает, что при «разрыве границ», обнаруживает себя уходящая во все стороны бесконечная связь: в одном случае она даёт простор и свободу, в другом – лишает человеческое существование объективной точки опоры, при этом, неизбежно возникает в человеческом сознании мотив «смыслоутраты», т.е. утраты любви к Богу и к человеку. На первый план выходит понятие "успех". Один из героев (Тано) известного телесериала 80-х годов "Спрут" с нордическим спокойствием говорил:"Аморальным может быть только лишь одно - отсутствие успеха".
В результате, как пишет Р. Гвардини, успешный в делах человек получает простор для движения, но при этом становится бездомным, как в метафизическом, так и в социально-бытовом смысле. Он также становится бездомным и в общекультурном смысле, а если учесть тот факт, что европейская культура в своей основе является культурой христианской, то можно смело сказать, что бездомность человека «нового времени» - это, прежде всего, его безбожность. В психологии человека "нового времени" происходит ряд антропологических изменений...
Тоска и страх. Эти вечные спутники «бездомности» возникают, как замечал Р. Гвардини в «Конце нового времени», не в последнюю очередь из сознания, что у человека «нового времени» нет больше и, возможно, не будет, ни своего символического места в мире, ни непосредственно надёжного убежища. Тоска и страх – это участь «оставленного», «бездомного» человека, потерявшего всякий смысл своего существования, разумеется, в его ортодоксальном понимании. Но на смену ему приходит другое понимание действительности. Оно базируется на двух ключевых в практическом отношении понятиях - "выживание любой ценой" и "успех - тоже любой ценой". Деньги в этом отношении начинают играть неимоверно важную роль.
«Индивид становится сам себе интересен, - пишет Романо Гвардини,- превращаясь в предмет наблюдения и психологического анализа".
Об этом своём творчестве писал Ф.М.Достоевский.
В «Записках из подполья» Достоевский подвергает человека невероятному психологическому анализу, чтобы решить вечную, «проклятую» проблему о смерти и бессмертии души. Он предполагает, что если из психологического анализа человека следует вывод, что человек полностью смертен, тогда вечная проблема существования Бога должна решаться отрицательно; если же следует вывод, что человек бессмертен, тогда та же проблема должна решаться положительно. В решении поставленной проблемы гениальный аналитик целиком погружается в человека. Он ищет границы его природы, ищет центр и периферию его личности. В загадочной лаборатории своего огненного духа он раскладывает на составляющие элементы всё, что называется человеком, отделяет человеческое от нечеловеческого, детально разбирает самые запутанные комбинации чувств и мыслей, пристально сопровождает своими глазами аналитика тонкие переходы человеческое в нечеловеческое, личное в безличное. Он с поразительной силой описывает ужасные противоположности, которые сражаются в сердце человека – яростном поле боя всех тайн и загадок человеческих. Сам Достоевский находится в центре этого сражения. Он уводит своего героя в подполье, чтобы тот был свободен от вещей при поиске сущности человеческой. И подпольный герой выполняет свою обязанность необычайно смело – упражняется в мышлении, напрягает все свои умственные способности и ищет сущность своей личности в мысли, в сознании. В результате своих поисков он приходит к болезненному заключению, что «всякая первоначальная причина тотчас же тащит за собой другую, ещё первоначальнее, и так далее – в бесконечность». Такова сущность его сознания, но, что всего хуже, «такова именно сущность всякого сознания и мышления». Более того, герой устанавливает для себя: «…Я крепко убеждён, что… всякое сознание – болезнь». Подпольный герой в отчаянии клянётся: «Клянусь вам, господа, что слишком сознавать – это болезнь, настоящая, полная болезнь». Он утверждает, что «вследствие… проклятых законов сознания» человек есть «сознающая мышь». Сознавать – «это первоначальная гадость». И тогда несчастной «сознающей мыши» не остаётся иного выхода, как «с улыбкой напускного презрения… проскользнуть в свою щёлочку». А уж «там, в своём мерзком, вонючем подполье, наша обиженная, прибитая и осмеянная мышь немедленно погружается в холодную, ядовитую и, главное, вековечную злость». Причем на всех и на вся. "Чаю ли мне не попить или миру рухнуть? - задаётся вопросом мышь Достоевского. И отвечает: "Конечно же, чаю попить!" А на остальное подпольной мыши наплевать. Психология современного подпольного человека, обременённого кредитами, к примеру, "Русского стандарта", с одной стороны, и грядущей безроаботицей,- с другой, восходит своими корнями к психологии "подпольного человека" Ф.М.Достоевского.
"Стена, значит, и есть стена..." - признаёт измученная человеко-мышь Достоевского. Но вопиёт: "Господи Боже, да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я не примирюсь с ней потому только, что у меня каменная стена и у меня сил не хватило".
Мои размышления прервал голос мамы: "Иди пить свой кофе". Невольно подумал: "Просто достоевщина какая-то..."
Заранее спасибо.