Ф.М.Достоевский на злобу дня
Как и многие, наблюдаю за происходящим вокруг, и уже абсурд жизни, столь ярко нарисованный Кафкой в "Процессе", не кажется таким мрачным.
Разобраться во всём происходящем без Ф.М.Достоевского невозможно.
Думаю, что со мной многие согласятся.
Философия Кириллова (роман Ф.М.Достоевского «Бесы»)«Пётр Степанович сильно разгорячился, но Кириллов давно уж не слушал. Он опять в задумчивости шагал по комнате.
- Мне жаль Шатова, - сказал он, снова останавливаясь перед Петром Степановичем.
- Да ведь и мне жаль, пожалуй, и неужто…
- Молчи, подлец! – заревел Кириллов, сделав страшное и недвусмысленное движение, - убью!
- Ну, ну, ну, солгал, согласен, вовсе не жаль; ну довольно же, довольно! – опасливо привскочил, выставив вперёд руку, Пётр Степанович.
Кириллов вдруг утих и опять зашагал.
- Я не отложу; я именно теперь хочу умертвить себя: все подлецы!
- Ну вот это идея; конечно, все подлецы, и так как на свете порядочному человеку мерзко, то…
- Дурак, я тоже такой подлый, как ты, как все, а не порядочный. Порядочного нигде не было.
- Наконец-то догадался. Неужели вы до сих пор не понимали, Кириллов, с вашим умом, что все одни и те же, что нет ни лучше ни хуже, а только умнее и глупее, и что если все подлецы (что, впрочем, вздор), то, стало быть, и не должно быть неподлеца?
- А! Да ты в самом деле не смеёшься? – с некоторым удивлением посмотрел Кириллов. – Ты с жаром и просто… Неужто у таких, как ты, убеждения?
- Кириллов, я никогда не мог понять, за что вы хотите убить себя. Я знаю только, что из убеждения… из твёрдого. Но если вы чувствуете потребность, так сказать, излить себя, я к вашим услугам… Только надо иметь в виду время…
- Который час?
- Ого, ровно два, - посмотрел на часы Пётр Степанович и закурил папиросу.
«Кажется, ещё можно сговориться», - подумал он про себя.
- Мне нечего тебе говорить, - пробормотал Кириллов.
- Я помню, что тут что-то о боге…ведь вы раз мне объясняли; даже два раза. Если вы застрелитесь, то станете богом, кажется так?
- Да, я стану богом.
Пётр Степанович даже не улыбнулся; он ждал; Кириллов тонко смотрел на него.
- Вы политический обманщик и интриган, вы хотите свести меня на философию и на восторг и произвести примирение, чтобы разогнать гнев, и, когда помирюсь, упросить записку, что я убил Шатова.
Пётр Степанович ответил почти с натуральным равнодушием:
- Ну, пусть я такой подлец, только в последние минуты не всё ли вам это равно, Кириллов? Ну за что мы ссоримся, скажите, пожалуйста,: вы такой человек, а я такой человек, что ж из этого? И оба вдобавок…
- Подлецы.
- Да, пожалуй и подлецы. Ведь вы знаете, что это только слова.
- Я всю жизнь не хотел, чтоб это только слова. Я потому и жил, что всё не хотел. Я и теперь каждый день хочу, чтобы не слова.
- Что ж, каждый ищет где лучше. Рыба…то есть каждый ищет своего рода комфорта; вот и всё. Чрезвычайно давно известно.
- Комфорта, говоришь ты?
- Ну, стоит из-за слов спорить.
- Нет, ты хорошо сказал; пусть комфорта. Бог необходим, а потому должен быть.
- Ну, и прекрасно.
- Но я знаю, что его нет и не может быть.
- Это вернее.
- Неужели ты не понимаешь, что человеку с такими двумя мыслями нельзя оставаться в живых?
- Застрелиться, что ли?
- Неужели ты не понимаешь, что из-за этого только одного можно застрелить себя? Ты не понимаешь, что может быть такой человек, один человек из тысячи ваших миллионов, один, который не захочет и не перенесёт.
- Я понимаю только, что вы, кажется, колеблетесь… Это очень скверно.
- Ставрогина тоже съела идея, - не заметил замечания Кириллов, угрюмо шагая по комнате.
- Как? – навострил уши Пётр Степанович, - какая идея? Он вам сам что-нибудь говорил?
- Нет, я сам угадал: Ставрогин если верует, то не верует, что он верует. Если же не верует, то не верует, что он не верует.
- Ну, у Ставрогина есть и другое, поумнее этого… - сварливо пробормотал Пётр Степанович, с беспокойством следя за оборотом разговора и за бледным Кириловым.
«Чёрт возьми, не застрелится, - думал он, - всегда предчувствовал; мозговой выверт и больше ничего; экая шваль народ!»
- Ты последний, который со мной: я бы не хотел с тобой расстаться дурно, - подарил вдруг Кириллов.
Пётр Степанович не сейчас ответил. «Чёрт возьми, это что ж опять?» - подумал он снова.
- Поверьте, Кириллов, что я ничего не имею против вас, как человека лично, и всегда…
- Ты подлец и ты ложный ум. Но я такой же, как и ты, и застрелю себя, а ты останешься жив.
- То есть вы хотите сказать, что я так низок, что захочу остаться в живых.
Он ещё не мог разрешить, выгодно или не выгодно продолжать в такую минуту такой разговор, и решился «предаться обстоятельствам». Но тон превосходства и нескрываемого всегдашнего к нему презрения Кириллова всегда и прежде раздражал его, а теперь почему-то ещё больше прежнего. Потому, может быть, что Кириллов, которому через час какой-нибудь предстояло умереть (всё-таки Пётр Степанович это имел в виду), казался ему чем-то вроде уже получеловека, чем-то таким, что ему уже никак нельзя было позволить высокомерия.
- Вы, кажется, хвастаетесь предо мной, что застрелитесь?
- Я всегда был удивлён, что все остаются в живых, - не слыхал его замечания Кириллов.
- Гм, положим, это идея, но…
- Обезьяна, ты поддакиваешь, чтобы меня покорить. Молчи, ты не поймёшь ничего. Если нет бога, то я бог.
- Вот я никогда не мог понять у вас этого пункта: почему вы-то бог?
- Если бог есть, то вся воля его, и из воли его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие.
- Своеволие? А почему обязаны?
- Потому что вся воля стала моя. Неужели никто на всей планете, кончив бога и уверовав в своеволие, не осмелится заявить своеволие, в самом полном пункте? Это так, как бедный получил наследство и испугался и не смеет подойти к мешку, почитая себя малосильным владеть. Я хочу заявить своеволие. Пусть один, но сделаю.
- И делайте.
- Я обязан себя застрелить, потому что самый полный пункт моего своеволия – это убить себя самому.
- Да ведь не один же вы себя убиваете; много самоубийц.
- С причиною. Но безо всякой причины, а только для своеволия – один я.
«Не застрелится», - мелькнуло опять у Петра Степановича.
- Знаете что, - заметил он раздражительно, - я бы на вашем месте, чтобы показать своеволие, убил кого-нибудь другого, а не себя. Полезным могло бы стать. Я укажу кого, если не испугаетесь. Тогда, пожалуй, и не стреляйтесь сегодня. Можно сговориться.
- Убить другого будет самым низким пунктом моего своеволия, и в этом весь ты. Я не ты: я хочу высший пункт и себя убью.
«Своим умом дошёл», - злобно проворчал Пётр Степанович.
Логика Петра Верховенского
«Вы призваны обновить дряхлое и завонявшее от застоя дело; имейте всегда это перед глазами для бодрости. Весь ваш шаг пока в том, чтобы всё рушилось: и государство и его нравственность. Останемся только мы, заранее предназначившие себя для приёма власти: умных приобщим к себе, а на глупцах поедем верхом. Этого вы не должны конфузиться. Надо перевоспитать поколение, чтобы сделать достойным свободы. Ещё много тысяч предстоит Шатовых. Мы организуемся, чтобы захватить направление; что праздно лежит и само на нас рот пялит, того стыдно не взять рукой…» «Бесы» Достоевский Ф.М. ПСС в 30-ти тт., т. 10, с. 463.
Разобраться во всём происходящем без Ф.М.Достоевского невозможно. Думаю, что со мной многие согласятся.Философия Кириллова (роман Ф.М.Достоевского «Бесы»)«Пётр Степанович сильно разгорячился, но Кириллов давно уж не слушал. Он опять в задумчивости шагал по комнате.
- Мне жаль Шатова, - сказал он, снова останавливаясь перед Петром Степановичем.
- Да ведь и мне жаль, пожалуй, и неужто…
- Молчи, подлец! – заревел Кириллов, сделав страшное и недвусмысленное движение, - убью!
- Ну, ну, ну, солгал, согласен, вовсе не жаль; ну довольно же, довольно! – опасливо привскочил, выставив вперёд руку, Пётр Степанович.
Кириллов вдруг утих и опять зашагал.
- Я не отложу; я именно теперь хочу умертвить себя: все подлецы!
- Ну вот это идея; конечно, все подлецы, и так как на свете порядочному человеку мерзко, то…
- Дурак, я тоже такой подлый, как ты, как все, а не порядочный. Порядочного нигде не было.
- Наконец-то догадался. Неужели вы до сих пор не понимали, Кириллов, с вашим умом, что все одни и те же, что нет ни лучше ни хуже, а только умнее и глупее, и что если все подлецы (что, впрочем, вздор), то, стало быть, и не должно быть неподлеца?
- А! Да ты в самом деле не смеёшься? – с некоторым удивлением посмотрел Кириллов. – Ты с жаром и просто… Неужто у таких, как ты, убеждения?
- Кириллов, я никогда не мог понять, за что вы хотите убить себя. Я знаю только, что из убеждения… из твёрдого. Но если вы чувствуете потребность, так сказать, излить себя, я к вашим услугам… Только надо иметь в виду время…
- Который час?
- Ого, ровно два, - посмотрел на часы Пётр Степанович и закурил папиросу.
«Кажется, ещё можно сговориться», - подумал он про себя.
- Мне нечего тебе говорить, - пробормотал Кириллов.
- Я помню, что тут что-то о боге…ведь вы раз мне объясняли; даже два раза. Если вы застрелитесь, то станете богом, кажется так?
- Да, я стану богом.
Пётр Степанович даже не улыбнулся; он ждал; Кириллов тонко смотрел на него.
- Вы политический обманщик и интриган, вы хотите свести меня на философию и на восторг и произвести примирение, чтобы разогнать гнев, и, когда помирюсь, упросить записку, что я убил Шатова.
Пётр Степанович ответил почти с натуральным равнодушием:
- Ну, пусть я такой подлец, только в последние минуты не всё ли вам это равно, Кириллов? Ну за что мы ссоримся, скажите, пожалуйста,: вы такой человек, а я такой человек, что ж из этого? И оба вдобавок…
- Подлецы.
- Да, пожалуй и подлецы. Ведь вы знаете, что это только слова.
- Я всю жизнь не хотел, чтоб это только слова. Я потому и жил, что всё не хотел. Я и теперь каждый день хочу, чтобы не слова.
- Что ж, каждый ищет где лучше. Рыба…то есть каждый ищет своего рода комфорта; вот и всё. Чрезвычайно давно известно.
- Комфорта, говоришь ты?
- Ну, стоит из-за слов спорить.
- Нет, ты хорошо сказал; пусть комфорта. Бог необходим, а потому должен быть.
- Ну, и прекрасно.
- Но я знаю, что его нет и не может быть.
- Это вернее.
- Неужели ты не понимаешь, что человеку с такими двумя мыслями нельзя оставаться в живых?
- Застрелиться, что ли?
- Неужели ты не понимаешь, что из-за этого только одного можно застрелить себя? Ты не понимаешь, что может быть такой человек, один человек из тысячи ваших миллионов, один, который не захочет и не перенесёт.
- Я понимаю только, что вы, кажется, колеблетесь… Это очень скверно.
- Ставрогина тоже съела идея, - не заметил замечания Кириллов, угрюмо шагая по комнате.
- Как? – навострил уши Пётр Степанович, - какая идея? Он вам сам что-нибудь говорил?
- Нет, я сам угадал: Ставрогин если верует, то не верует, что он верует. Если же не верует, то не верует, что он не верует.
- Ну, у Ставрогина есть и другое, поумнее этого… - сварливо пробормотал Пётр Степанович, с беспокойством следя за оборотом разговора и за бледным Кириловым.
«Чёрт возьми, не застрелится, - думал он, - всегда предчувствовал; мозговой выверт и больше ничего; экая шваль народ!»
- Ты последний, который со мной: я бы не хотел с тобой расстаться дурно, - подарил вдруг Кириллов.
Пётр Степанович не сейчас ответил. «Чёрт возьми, это что ж опять?» - подумал он снова.
- Поверьте, Кириллов, что я ничего не имею против вас, как человека лично, и всегда…
- Ты подлец и ты ложный ум. Но я такой же, как и ты, и застрелю себя, а ты останешься жив.
- То есть вы хотите сказать, что я так низок, что захочу остаться в живых.
Он ещё не мог разрешить, выгодно или не выгодно продолжать в такую минуту такой разговор, и решился «предаться обстоятельствам». Но тон превосходства и нескрываемого всегдашнего к нему презрения Кириллова всегда и прежде раздражал его, а теперь почему-то ещё больше прежнего. Потому, может быть, что Кириллов, которому через час какой-нибудь предстояло умереть (всё-таки Пётр Степанович это имел в виду), казался ему чем-то вроде уже получеловека, чем-то таким, что ему уже никак нельзя было позволить высокомерия.
- Вы, кажется, хвастаетесь предо мной, что застрелитесь?
- Я всегда был удивлён, что все остаются в живых, - не слыхал его замечания Кириллов.
- Гм, положим, это идея, но…
- Обезьяна, ты поддакиваешь, чтобы меня покорить. Молчи, ты не поймёшь ничего. Если нет бога, то я бог.
- Вот я никогда не мог понять у вас этого пункта: почему вы-то бог?
- Если бог есть, то вся воля его, и из воли его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие.
- Своеволие? А почему обязаны?
- Потому что вся воля стала моя. Неужели никто на всей планете, кончив бога и уверовав в своеволие, не осмелится заявить своеволие, в самом полном пункте? Это так, как бедный получил наследство и испугался и не смеет подойти к мешку, почитая себя малосильным владеть. Я хочу заявить своеволие. Пусть один, но сделаю.
- И делайте.
- Я обязан себя застрелить, потому что самый полный пункт моего своеволия – это убить себя самому.
- Да ведь не один же вы себя убиваете; много самоубийц.
- С причиною. Но безо всякой причины, а только для своеволия – один я.
«Не застрелится», - мелькнуло опять у Петра Степановича.
- Знаете что, - заметил он раздражительно, - я бы на вашем месте, чтобы показать своеволие, убил кого-нибудь другого, а не себя. Полезным могло бы стать. Я укажу кого, если не испугаетесь. Тогда, пожалуй, и не стреляйтесь сегодня. Можно сговориться.
- Убить другого будет самым низким пунктом моего своеволия, и в этом весь ты. Я не ты: я хочу высший пункт и себя убью.
«Своим умом дошёл», - злобно проворчал Пётр Степанович.
Логика Петра Верховенского
«Вы призваны обновить дряхлое и завонявшее от застоя дело; имейте всегда это перед глазами для бодрости. Весь ваш шаг пока в том, чтобы всё рушилось: и государство и его нравственность. Останемся только мы, заранее предназначившие себя для приёма власти: умных приобщим к себе, а на глупцах поедем верхом. Этого вы не должны конфузиться. Надо перевоспитать поколение, чтобы сделать достойным свободы. Ещё много тысяч предстоит Шатовых. Мы организуемся, чтобы захватить направление; что праздно лежит и само на нас рот пялит, того стыдно не взять рукой…» «Бесы» Достоевский Ф.М. ПСС в 30-ти тт., т. 10, с. 463.
Редактировано: 24 февраля 2009
