Катерина Канаки
Вот совсем случайно наткнулся. На стихире зацепило одно-единственное стихотворение, но оно показалось весьма необычным. Покопал еще - и нашел еще немало интересных стихов. Стык русской и греческой культуры порождает непривычные, незатертые образы (хотя, казалось бы, обращение к античности не так уж редко в русской литературе).
* * *
Вчерашний вулкан, обращённый в цветок,
земля, претворённая в море.
Рыбак поднимает пастушеский рог,
кочевник садится в рыбачий челнок
и тает в туманном Босфоре.
качая созвездий мережу,
ты всё ещё нянчишь свой сон обо мне,
и я, как дитя, вырастаю во сне,
тобою провижу и брежу.
Из зарослей знаков, из сладких помех
в эфире прижизненной встречи
я слышу густое дыхание всех
в тебе погребённых наречий,
я помню их мирт, кипарис и шалфей,
их бронзу, кремень и овчину, -
пусть имя твоё на ладони моей
сведёт их лады воедино.
...Смотри, что за труд мне завещан тобой,
смотри, не жалея:
в стотысячный раз неумелой рукой
писать на странице твоей черновой
строку Одиссеи.
Мне мало чужих непреложных шагов,
затем и крошится о туф берегов,
как необожжённая глина,
всё счастье напева, но крепнет любовь -
и длится былина.
Сквозь плоти адамовой красный песок,
смеясь, пробивается тонкий росток
кудрявого ветра морского,
твой утренний голос, твой сбивчивый слог,
твой образ: от света - до слова.
* * *
Ты получишь моё письмо. Здесь жара, и цветы бегоний
- рыжим пламенем по дворам. Город грязен и смуглолиц.
Я читаю в вечерний час на увитом лозой балконе,
щурясь горьким лучам страниц.
Я иду купить сигарет. Обрисованный мелом профиль
побережья едва дрожит, погружённый в июльский чад.
На скамейке у входа в храм старики пьют некрепкий кофе,
чётки в пальцах гремят, стучат...
Ты получишь моё письмо. Здесь всё то же: холмы, витии,
как две тысячи лет назад, той же памяти смутный ком.
Я иду со стихом во рту вверх по взмыленной Эгнатии,
вверх с хореем под языком.
И не надо забот иных - только слога святого мята
и тугой тетивы напев, как назойливая оса.
Я же так люблю этот Рим, этот Рим, что падёт когда-то.
Может, больше, чем небеса.
Ты получишь моё письмо, бестолковую криптограмму,
плохо связанные слова, распалённые зноем дня.
Здравствуй, я говорю тебе, vale, parvula, et me ama,
здравствуй, здравствуй, люби меня.
* * *
Вчерашний вулкан, обращённый в цветок,
земля, претворённая в море.
Рыбак поднимает пастушеский рог,
кочевник садится в рыбачий челнок
и тает в туманном Босфоре.
качая созвездий мережу,
ты всё ещё нянчишь свой сон обо мне,
и я, как дитя, вырастаю во сне,
тобою провижу и брежу.
Из зарослей знаков, из сладких помех
в эфире прижизненной встречи
я слышу густое дыхание всех
в тебе погребённых наречий,
я помню их мирт, кипарис и шалфей,
их бронзу, кремень и овчину, -
пусть имя твоё на ладони моей
сведёт их лады воедино.
...Смотри, что за труд мне завещан тобой,
смотри, не жалея:
в стотысячный раз неумелой рукой
писать на странице твоей черновой
строку Одиссеи.
Мне мало чужих непреложных шагов,
затем и крошится о туф берегов,
как необожжённая глина,
всё счастье напева, но крепнет любовь -
и длится былина.
Сквозь плоти адамовой красный песок,
смеясь, пробивается тонкий росток
кудрявого ветра морского,
твой утренний голос, твой сбивчивый слог,
твой образ: от света - до слова.
* * *
Ты получишь моё письмо. Здесь жара, и цветы бегоний
- рыжим пламенем по дворам. Город грязен и смуглолиц.
Я читаю в вечерний час на увитом лозой балконе,
щурясь горьким лучам страниц.
Я иду купить сигарет. Обрисованный мелом профиль
побережья едва дрожит, погружённый в июльский чад.
На скамейке у входа в храм старики пьют некрепкий кофе,
чётки в пальцах гремят, стучат...
Ты получишь моё письмо. Здесь всё то же: холмы, витии,
как две тысячи лет назад, той же памяти смутный ком.
Я иду со стихом во рту вверх по взмыленной Эгнатии,
вверх с хореем под языком.
И не надо забот иных - только слога святого мята
и тугой тетивы напев, как назойливая оса.
Я же так люблю этот Рим, этот Рим, что падёт когда-то.
Может, больше, чем небеса.
Ты получишь моё письмо, бестолковую криптограмму,
плохо связанные слова, распалённые зноем дня.
Здравствуй, я говорю тебе, vale, parvula, et me ama,
здравствуй, здравствуй, люби меня.
